— Что же
касается меня, господа, то я всегда с восторгом встречаю оправдательные
приговоры. Я не боюсь за нравственность и за справедливость, когда говорят
«невиновен», а, напротив, чувствую удовольствие. Даже когда моя совесть говорит
мне, что, оправдав преступника, присяжные сделали ошибку, то и тогда я
торжествую. Судите сами, господа: если судьи и присяжные более верят человеку,
чем уликам, вещественным доказательствам и речам, то разве эта вера в
человека сама по себе не выше всяких житейских соображений? Веровать в бога
нетрудно. В него веровали и инквизиторы, и Бирон, и Аракчеев. Нет, вы в
человека уверуйте! Эта вера доступна только тем немногим, кто понимает и
чувствует Христа.
— Мысль
хорошая, — сказал я.
— Но это не
новая мысль. Помнится, когда-то очень давно я слышал даже легенду на эту тему.
Очень милая легенда, — сказал садовник и улыбнулся. — Мне рассказывала ее моя
покойная бабушка, мать моего отца, отличная старуха. Она рассказывала
по-шведски, но по-русски это выйдет не так красиво, не так классично.
Но мы
попросили его рассказывать и не стесняться грубостью русского языка. Он, очень
довольный, медленно закурил трубочку, сердито посмотрел на рабочих и начал:
— В одном маленьком
городке поселился пожилой, одинокий и некрасивый господин по фамилии Томсон или
Вильсон, — ну, это всё равно. Дело не в фамилии. Профессия у него была
благородная: он лечил людей. Он был всегда угрюм и несообщителен и говорил
только, когда этого требовала его профессия. Ни к кому он не ходил в гости, ни
с кем не распространял своего знакомства далее молчаливого поклона и жил
скромно, как схимник. Дело в том, что он был ученый, а в ту пору ученые не были
похожи на обыкновенных людей. Они проводили дни и ночи в созерцании, в чтении
книг и лечении болезней, на всё же остальное смотрели как на пошлость и не
имели времени говорить лишних слов. Жители города отлично понимали это и
старались не надоедать ему своими посещениями и пустой болтовней. Они были
очень рады, что бог наконец послал им человека, умеющего лечить болезни, и
гордились, что в их городе живет такой замечательный человек.
— Он знает
всё, — говорили они про него.
Но этого
было недостаточно. Надо было еще говорить: «он любит всех!» В груди этого
ученого человека билось чудное, ангельское сердце. Как бы ни было, ведь жители
города были для него чужие, не родные, но он любил их, как детей, и не жалел
для них даже своей жизни. У него самого была чахотка, он кашлял, но, когда его
звали к больному, забывал про свою болезнь, не щадил себя и, задыхаясь,
взбирался на горы, как бы высоки они ни были. Он пренебрегал зноем и холодом,
презирал голод и жажду. Денег не брал, и, странное дело, когда у него умирал
пациент, то он шел вместе с родственниками за гробом и плакал.
И скоро он
стал для города так необходим, что жители удивлялись, как это они могли ранее
обходиться без этого человека. Их признательность не имела границ. Взрослые и
дети, добрые и злые, честные и мошенники — одним словом, все уважали его и
знали ему цену. В городке и в его окрестностях не было человека, который
позволил бы себе не только сделать ему что-нибудь неприятное, но даже подумать
об этом. Выходя из своей квартиры, он никогда не запирал дверей и окон, в
полной уверенности, что нет такого вора, который решился бы обидеть его. Часто
ему приходилось, по долгу врача, ходить по большим дорогам, через леса и горы,
где во множестве бродили голодные бродяги, но он чувствовал себя в полной
безопасности. Однажды ночью он возвращался от больного, и на него напали в лесу
разбойники, но, узнав его, они почтительно сняли перед ним шляпы и спросили, не
хочет ли он есть. Когда он сказал, что он сыт, они дали ему теплый плащ и
проводили его до самого города, счастливые, что судьба послала им случай хотя
чем-нибудь отблагодарить великодушного человека. Ну, далее, понятное дело,
бабушка рассказывала, что даже лошади, коровы и собаки знали его и при встрече
с ним изъявляли радость.
И этот
человек, который, казалось, своею святостью оградил себя от всего злого,
доброжелателями которого считались даже разбойники и бешеные, в одно прекрасное
утро был найден убитым. Окровавленный, с пробитым черепом, он лежал в овраге, и
бледное лицо его выражало удивление. Да, не ужас, а удивление застыло на его
лице, когда он увидел перед собою убийцу. Можете же представить себе теперь ту
скорбь, какая овладела жителями города и окрестностей. Все в отчаянии, не веря
своим глазам, спрашивали себя: кто мог убить этого человека? Судьи, которые
производили следствие и осматривали труп доктора, сказали так: «Здесь мы имеем
все признаки убийства, но так как нет на свете такого человека, который мог бы
убить нашего доктора, то, очевидно, убийства тут нет и совокупность признаков
является только простою случайностью. Нужно предположить, что доктор в потемках
сам упал в овраг и ушибся до смерти».
С этим
мнением согласился весь город. Доктора погребли, и уже никто не говорил о
насильственной смерти. Существование человека, у которого хватило бы низости и
гнусности убить доктора, казалось невероятным. Ведь и гнусность имеет свои
пределы. Не так ли?
Но вдруг,
можете себе представить, случай наводит на убийцу. Увидели, как один шалопай,
уже много раз судившийся, известный своею развратною жизнью, пропивал в кабаке
табакерку и часы, принадлежавшие доктору. Когда стали его уличать, он смутился
и сказал какую-то очевидную ложь. Сделали у него обыск и нашли в постели рубаху
с окровавленными рукавами и докторский ланцет в золотой оправе. Каких же еще
нужно улик? Злодея посадили в тюрьму. Жители возмущались и в то же время
говорили:
—
Невероятно! Не может быть! Смотрите, как бы не вышло ошибки; ведь случается,
что улики говорят неправду!
На суде
убийца упорно отрицал свою вину. Всё говорило против него, и убедиться в его
виновности было так же нетрудно, как в том, что эта земля черная, но судьи
точно с ума сошли: они по десяти раз взвешивали каждую улику, недоверчиво
посматривали на свидетелей, краснели, пили воду... Судить начали рано утром, а
кончили только вечером.
—
Обвиняемый! — обратился главный судья к убийце. — Суд признал тебя виновным в
убийстве доктора такого-то и приговорил тебя к...
Главный
судья хотел сказать: «к смертной казни», но выронил из рук бумагу, на которой
был написан приговор, вытер холодный пот и закричал:
— Нет! Если
я неправильно сужу, то пусть меня накажет бог, но, клянусь, он не виноват! Я не
допускаю мысли, чтобы мог найтись человек, который осмелился бы убить нашего
друга доктора! Человек неспособен пасть так глубоко!
— Да, нет
такого человека, — согласились прочие судьи.
— Нет! —
откликнулась толпа. — Отпустите его!
Убийцу
отпустили на все четыре стороны, и ни одна душа не упрекнула судей в
несправедливости. И бог, говорила моя бабушка, за такую веру в человека простил
грехи всем жителям городка. Он радуется, когда веруют, что человек — его образ
и подобие, и скорбит, если, забывая о человеческом достоинстве, о людях судят
хуже, чем о собаках. Пусть оправдательный приговор принесет жителям городка
вред, но зато, посудите, какое благотворное влияние имела на них эта вера в
человека, вера, которая ведь не остается мертвой; она воспитывает в нас
великодушные чувства и всегда побуждает любить и уважать каждого человека.
Каждого!
Антон Павлович Чехов, русский писатель, драматург, прозаик
