КНИГА
Лежа на гумне в омете,
долго читал — и вдруг возмутило. Опять с раннего утра читаю, опять с книгой в
руках! И так изо дня в день, с самого детства! Полжизни прожил в каком-то
несуществующем мире, среди людей, никогда не бывших, выдуманных, волнуясь их судьбами,
их радостями и печалями, как своими собственными, до могилы связав себя с
Авраамом и Исааком, с пелазгами и этрусками, с Сократом и Юлием Цезарем,
Гамлетом и Данте, Гретхен и Чацким, Собакевичем и Офелией, Печориным и Наташей
Ростовой! И как теперь разобраться среди действительных и вымышленных спутников
моего земного существования? Как разделить их, как определить степени их
влияния на меня?
Я читал, жил чужими
выдумками, а поле, усадьба, деревня, мужики, лошади, мухи, шмели, птицы, облака
— все жило своей собственной, настоящей жизнью.И вот я внезапно почувствовал
это и очнулся от книжного наваждения, отбросил книгу в солому и с удивлением и
с радостью, какими-то новыми глазами смотрю кругом, остро вижу, слышу, обоняю,
— главное, чувствую что-то необыкновенно простое и в то же время необыкновенно
сложное, то глубокое, чудесное, невыразимое, что есть в жизни и во мне самом и
о чем никогда не пишут как следует в книгах.
Пока я читал, в
природе сокровенно шли изменения. Было солнечно, празднично; теперь все
померкло, стихло. В небе мало-помалу собрались облака и тучки, кое-где, —
особенно к югу, — еще светлые, красивые, а к западу, за деревней, за ее
лозинами, дождевые, синеватые, скучные. Тепло, мягко пахнет далеким полевым
дождем. В саду поет одна иволга.
По сухой фиолетовой
дороге, пролегающей между гумном и садом, возвращается с погоста мужик. На
плече белая железная лопата с прилипшим к ней синим черноземом. Лицо
помолодевшее, ясное. Шапка сдвинута с потного лба.
— На своей девочке
куст жасмину посадил! — бодро говорит он. — Доброго здоровья. Все читаете, все
книжки выдумываете?
Он счастлив. Чем?
Только тем, что живет на свете, то есть совершает нечто самое непостижимое в
мире.
В саду поет иволга.
Все прочее стихло, смолкло, даже петухов не слышно. Одна она поет — не спеша
выводит игривые трели. Зачем, для кого? Для себя ли, для той ли жизни, которой
сто лет живет сад, усадьба? А может быть, эта усадьба
живет для ее флейтового пения?
«На своей девочке куст
жасмину посадил». А разве девочка об этом знает? Мужику кажется, что знает, и,
может быть, он прав. Мужик к вечеру забудет об этом кусте, — для кого же он
будет цвести? А ведь будет цвести, и будет казаться, что недаром, а для кого-то
и для чего-то.
«Все читаете, все
книжки выдумываете». А зачем выдумывать? Зачем героини и герои? Зачем роман,
повесть, с завязкой и развязкой? Вечная боязнь показаться недостаточно книжным,
недостаточно похожим на тех, что прославлены! И вечная мука — вечно молчать, не
говорить как раз о том, что есть истинно твое и единственно настоящее,
требующее наиболее законно выражения, то есть следа, воплощения и сохранения
хотя бы в слове!
20 августа. 1924
Встреча с осенью
Когда я полюбил осень? Я задал себе этот вопрос недавно. Когда? И как
только я себе его задал, я тут же понял, что люблю это время года. Без любви к осени
не возник бы сам вопрос. Когда же это со мной случилось?
Первый вариант ответа возник сразу. Я полюбил осень в тот год, когда
родилась моя дочь, мой первый ребёнок, моя Наташа.
Наташа родилась 1 октября. В ночь с 30 сентября на 1 октября я отвёз мою жену
в роддом. У меня её приняли, я и остался один у дверей кирпичного трехэтажного
здания, где люди появляются на свет. Стояла холодная, прозрачная сибирская
ночь, а в небе высыпало столько звёзд, что хотелось смотреть на них бесконечно,
пытаясь разгадать скрытый смысл созвездий или увидеть рождение новой звезды. Я
долго шёл под этими звёздами по городу, в котором родился сам, и понял, что не
могу и не хочу возвращаться в пустую нашу квартирку, не могу и не хочу быть
один. Я пошёл к друзьям, разбудил их и решил не спать, а ждать…Но конечно же
уснул, и уснул крепко.
Проснулся я от яркого, очень яркого солнца, которое бывает таким жёлтым и
чистым только осенью. Солнце било в незашторенное окно. Я сразу позвонил в
роддом и узнал, что у меня теперь есть дочь. Через каких-то полчаса я стоял под
окнами роддома, не знал, в какое именно окно смотреть и чего ждать. Я стоял в
засыпанном яркими светло-жёлтыми сухими листьями дворе, надо мной было
высоченное, совсем синее осеннее небо, без единого облачка или хотя бы белёсого
пятнышка. Вокруг меня с уже почти прозрачных деревьев падали листья. А я стоял
и пытался осознать и принять изменившуюся жизнь и обновлённый мир, в котором
теперь есть мой ребёнок.
В тот день в окне я не увидел ни свою жену, ни мою дочь, зато я тогда
увидел осень, вдохнул её и принял, как ранее не виданную красоту. А ещё я
ощутил себя в новом взрослом качестве и возрасте, когда осень наконец-то можно
принять и полюбить.
А до этого я не любил осени. Слова моих ровесников о том, что они осень любят,
все заявление юных университетских барышень, склонных к написанию стихов и к
романтике о том же я подвергал сомнениям и недоверию. За что же можно было
любить осень? За что я её мог любить? За что любили её они? Я не понимал и не
видел.
Во-первых, на большей части территории нашей страны, а особенно в родных
мне сибирских краях, осень коротка и даже стремительна. Лето, лето, а потом раз
– и холодно. Немного косых дождей, серости и хмари, а потом раз – и снег. На
календаре вроде бы осень, а по факту и за окном – зима. Никаких тебе бархатных
сезонов! Только короткое бабье лето, да и то не каждый год.
В детстве осень нависала над летом после двадцатого июля, как что-то
неизбежное, неотвратимое, как чёрная туча, появившаяся на горизонте в яркий,
солнечный денёк. Первое сентября, конец каникул, и вся тоска с этим связанная,
вспоминались в разгар летних августовских игр и заставляли сердце сжаться, а ум
подсчитать сколько же летних дней осталось.
Осенью и в детстве, и в юности, да и что там греха таить, до сих пор, когда
неделями не прекращаются затяжные дожди, слякоть и грязь под ногами не дают
возможности отвлечься и посмотреть в небо, в которое смотреть не хочется,
потому что оно не намного светлее слякоти… Когда возникают сомнения в том, что
существуют солнце, луна и звёзды… В такие осенние дни и недели часто звучала и
звучит в голове фраза: «Скорее бы уже снег»! То есть, осень несла в себе для
меня много тоски, скуки, серости, да и ещё элементарных простуд и
насморка.
В тот год, когда родилась моя дочь, осень тоже выдалась не очень. Только
несколько первых октябрьских деньков простояли золотыми и ясными. Но на
следующий год я понял, что жду осень. Я понял, что полюбил осень, а значит,
увидел в ней её глубину и скрытую от меня до поры суть.
Я понял иначе даже суть летнего отдыха и стремления уехать подальше от
родного города, куда-нибудь если и не к морю, то обязательно в другие места, и
даже лучше всего – в другую страну. Я осознал, что это связано не с желанием
отдохнуть от знакомых до боли улиц, домов, квартиры, работы и лиц давних
приятелей и коллег, не с необходимостью вырваться из утомительной
повседневности… Стремление уехать подальше – это другое! Это возможность
соскучиться по повседневности, которая и является в сущности моей жизнью.
Соскучиться по повседневности, которая как раз и состоит из знакомых до боли
улиц, домов, квартиры, работы, лиц. Соскучиться, ощутить любовь к этой
повседневной жизни, такую любовь, чтобы хватило на год, и чтобы радоваться
осеннему возвращению обратно домой.
Я понял осень как то время года, когда после маечек, шорт и сандалий можно
надеть самую элегантную и любимую одежду. Осень даёт возможность с
удовольствием поносить пиджаки, тонкие пальто, лёгкие шарфы и хорошие,
блестящие туфли. Осень позволяет после легкомысленных летних панам и перед
необходимостью нацепить тёплую шапку поносить фетровую шляпу с красивой лентой
вокруг тульи. Осенью можно натянуть на руки обтягивающие перчатки без подклада,
а потом снять одну, правую, и нести её в левой руке, чувствуя себя лондонцем или
парижанином.
Осень даёт возможность вкусить щедрость всего последнего… Последний пикник
с шашлыками на природе, где-нибудь у озера. Последнюю в текущем году теплоту
солнца, которая согревает почти как летом, только коротко, и от этого особенно
нежно. Последнее шампанское или водку в пластиковом стаканчике у костра.
Последнее перед долгими холодами пьяное купание в озере, в котором за всё лето
так и не удалось искупаться, потому что ездили к далёкому морю или к другому
далёкому и чужому озеру. В такие последние, тёплые осенние дни вода в родных
озёрах кажется особенно ласковой и подмывает на банальный выкрик: «А вода-то,
как парное молоко!!! Ребята, какого чёрта мы куда-то ездим?»
В такие дни на берегу у костра комары не кусают, птицы летят восвояси
высоко и обычно печальные их голоса не печалят.
Осенью особенно вкусны последние плоды со своих огородов, последние
незасоленные огурцы и помидоры, и прочее незаконсервированное, незакатанное в
банки, незасушенное впрок.
Да что там говорить?! В осеннем лесу, если не случились ранние и сильные
заморозки, можно с одного заветного пня срезать ведро опят и в последний раз до
следующих летних или осенних вылазок за грибами щедро нажарить этих опят на
большой, старой, чёрной, ещё бабушкиной сковороде. Осень даёт сладкое ощущение
уходящего.
При этом, осенью отовсюду возвращаются друзья, знакомые, коллеги. Осень
дарит радость встреч с теми, от кого к весне мы устанем и с теми, про кого
будем зимой бормотать: «Глаза бы мои тебя не видели! Чтоб ты провалился!»
А ещё я помню, как бабушка в последний день лета нарезала у себя в палисаднике
самых высоких и ядрёных гладиолусов для того, чтобы я подарил их нашей классной
руководительнице в честь начала учебного года. Я не любил ту нашу учительницу,
но мне приятно было, что мои гладиолусы самые длинные и сочные. Учительница их
ставила отдельно, явно любовалась, качала головой и даже цокала языком. Я
гордился.
А другая моя бабушка сама была учительницей. Она всю жизнь проработала в
школе, и даже день рождения у неё был 1 сентября. В этот день цветы у неё были
в доме везде, даже в ванне.
А 13 сентября у моей мамы день рождения. И так получалось, что на маминой
работе её день рождения был первым серьёзным поводом, чтобы собраться всем
коллективом после отпусков. Мамины коллеги приходили к нам с мужьями и жёнами.
Они заполняли собой всё наше жилище. Я был среди них единственным ребёнком. Мне
уделялось много нетрезвого взрослого внимания. В честь мамы говорили тосты, ей
дарили подарки. А ещё все ждали мамин пирог. Пирог всегда принимали с
восторгом, и я видел мамин триумф. Это было счастье.
А ещё я помню, как осенью в мои дошкольные годы…
Я много помню! И что же получается? А получается, что я любил осень всегда.
Всю мою жизнь…Вот только осознать я смог эту любовь той осенью, когда родилась
моя дочь.
Подожду, когда она полюбит осень. Это непременно случится. Я хочу дождаться
и не пропустить этого. Просто ей пока рано…
(с)Евгений Гришковец
